целые представления, изображая на большом полотне божеств, а затем убегая от гнева жрецов, которым не нравились его слишком откровенные интерпретации божественных текстов и легенд, то однажды оживил на приеме у одного знатного господина нарисованного слона, и тот устроил в доме настоящий хаос. К счастью, никто не пострадал, и батя заработал себе славу гениального чудака.

В один из таких лихих деньков Унис и познакомилась с Жэнем, и они полюбили друг друга… точнее, сначала он показался матушке слишком гордым, наглым, да и «Рисовал он не то чтобы так уж особенно», но постепенно они сблизились, отец перебрался жить к ней, и в итоге у них родился я.

Слава бати тем временем продолжала расти, и он стал зваться величайшим мастером кисти последних столетий. Однако мы все равно жили небогато… не потому, что платили мало или что-то вроде того, нет… причина состояла в том, что моим родителям было плевать, жить ли в роскоши или скромно — им важно было только рисовать, а все остальное на фоне этого казалось сущим пустяком.

Не могу сказать, что они совсем не занимались мной, но всегда складывалось впечатление, что гравюры и полотна им были дороже. Да, Унис водила меня в различные места, показывала и рассказывала всякое… учила обращаться с кистью и своими способностями. Отец, можно сказать, тоже делал что-то подобное… Правда, батя обращался со мной не как со своим сыном, а как с дружком из питейной. Придумывал гадкие прозвища, частенько посмеивался над тем, что внешностью я очень сильно пошел в мать, и в детские годы внешне очень походил на девочку, а когда Унис не могла обо мне позаботиться из-за работы или вынужденного общения с клиентами или печатником, то таскал с собой в питейные. Не могу сказать, что Жэнь много курил или пил, да и матушке ни с кем не изменял, хотя женщин, судя по полотнам, любил, но он… был какой-то странный отец. Он никогда меня не бил — окрикнуть мог, поворчать мог, но никогда не бил. Даже когда у меня плохо получалось осваивать те или иные элементы мастерства, Жэнь часами сидел со мной и упрямо заставлял рисовать и перерисовывать. А когда у меня сдавали нервы, и я отказывался, лишь недовольно цокал языком, называл избалованным ничтожеством и уходил в лапшичную или еще куда-нибудь.

Я помогал родителям с работой с детских лет, и технически мои рисунки сделались очень хорошими, однако… им не хватает эмоций. Некой выразительности. Данное наблюдалось у меня давно, и родители упорно пытались искоренить это, да вот только ничего толком не вышло.

Затем, одним зимним днем, когда мне было не то десять, не то одиннадцать лет, отец ушел от нас. Причина мне неизвестна, и Унис так и не поведала ее мне, хотя спрашивал несколько раз. В ответ матушка лишь жестко смотрела на меня и говорила, что данное не моего ума дело. Так я стал злиться на отца еще сильнее за то, что он бросил… нет, даже не меня — Унис. И ради чего?.. ради кого?.. Неужели я этого так никогда и не узнаю?

Покинув трапезный зал, я уселся на пол, неподалеку от входа в заведение, свесив ноги с возвышения, перед которым располагается прямоугольная зона-прихожая, где посетители оставляют свою обувь, зонты и всякое такое. Можно сказать, что такая разница в высоте пола очерчивает реальную границу между улицей и заведением: решил пройти — будь добр снять сандалии. Люди с Запада всегда находят это странным — как мы можем спокойно ходить по домам в носках или босиком. Я посмотрел на свои ноги. Слишком дурацкие — тонкие и красивые, чтобы быть по-настоящему мужскими. За стойкой на входе никого не было, да и свет здесь не горел — только лунный лился из окон. Господин Уджа распорядился больше никого сегодня не принимать.

С улицы доносился людской гомон — после захода солнца жизнь в этом месте особенно сильно бурлит. Задумавшись и пристально вслушавшись в него, я не сразу и заприметил чьи-то шаги. Только опомнился, как рядом уже уселась Саки. Пояс ее халата был немного ослаблен, и мне хорошо виднелась ее немного обнаженная грудь. Одно время мы молчали.

— Чего тебе? — затем, наконец, спросил я.

Саки грустно улыбнулась.

— Спасибо тебе. За сегодняшнее. Все прошло хорошо. Я обязательно расскажу всем, какой ты хороший заклинатель.

Я пожал плечами и отвел взгляд.

— Поступай, как знаешь…

Саки помедлила.

— Почему на тебе эта одежда?..

Я непонимающе посмотрел на женщину. Она глядела на меня странно… так же, как и в трапезном зале. Однако только сейчас, встретившись с ней так близко лицом к лицу, я начал понимать, что это было за чувство. Зависть.

— Что, хочешь ее? — невесело усмехнулся я.

Саки недовольно поджала губы, но ответила не сразу.

— Я женщина честная. Обещала похвалы, похвалю. Искренне похвалю… — она холодно посмотрела на меня. — Однако если ты намерен овладеть сердцем господина Уджа, то мы не друзья. Помни об этом, — сказав это, женщина поднялась и зашагала обратно в трапезный зал.

— Нужна мне твоя дружба, — не сдержался и сказал ей вслед.

Саки даже не обернулась. Проводив ее взглядом, я вздохнул и подумал: «Сдался мне этот господин Уджа, тьфу…»

* * *

Я посидел еще немного в одиночестве, а затем приметил несколько работников, вышедших из трапезного зала и проходивших мимо. Они выглядели довольными и чем-то воодушевленными.

— Эй, что происходит? — грубовато окликнул их я.

Работники — двое мужчин и женщина — притихли и глянули в мою сторону. Похоже, они не узнали во мне новенького.

— Ах, господин, вам лучше поспешить в зал. Господин Уджа вот-вот покажет всем главный сюрприз вечера, — вежливо сказал мне один из мужчин и натянуто улыбнулся.

— Сюрприз? — решил подыграть ему я.

Работник закивал.

— Да! Будьте уверены, господин, вам очень понравится!

Работники так гадко-приторно улыбались мне, что сделалось тошно. Я усмехнулся.

— Хорошо. Пойду-ка посмотрю, — затем поднялся и зашагал обратно в трапезный зал.

* * *

Вернувшись, я заметил, что танцовщиц на сцене уже не было, да и музыка стихла, а вместо всего этого там возвышалось что-то огромное, прикрытое большущей темно-красной тканью. Из-под нее доносился блеск воды. Гости немного притихли и принялись жадно глядеть в ожидании на сюрприз.

Странно… и когда это только успели поставить на сцену?.. Должно быть, слуги вкатили через другой вход. Немного помявшись в стороне, я все-таки прошел в помещение и вернулся на свое место. Заметив меня, Уджа довольно улыбнулся.

— А